Данилов

Иван Данилов

(1941 – 2010)

О казанском поэте Иване Ивановиче Данилове практически не найти материала в интернете. Огромной находкой явился архив поэта, любезно предоставленный нам в конце прошлого года сестрой Ивана Данилова – Лидией Ивановной Даниловой и её дочерью Ириной Леонидовной Билаловой, который мы буквально с лупой разбирали несколько месяцев. Это была интереснейшая работа, плодом которой стало перенесение стихов, переводов, фотографий и дневниковых записей Ивана Данилова в электронный формат, написание биографии поэта, подготовка подборок для журналов. Сегодня мы хотели бы предоставить читателям «Аграрной темы» возможность прикоснуться к удивительному поэтическому дару Ивана Данилова.

***

Поэт Иван Иванович Данилов родился в 1941 году в г. Чистополь (Ныне Республика Татарстан). Должность отца, видного партийного работника, предполагала частые переезды. Семья жила в разных местах Татарстана: Старошешминске, Мензелинске, Верхнем Услоне. В 1952-м отца переводят на работу в областной комитет партии, и семья переезжает в Казань.

«Складывать, чтоб было понятно другим, начал где-то в школе», –  пишет Иван в своих записках. После окончания Казанского пединститута в 1964 году, Иван работал литературным сотрудником районной газеты, массовиком. Затем - художественным руководителем в казанском ЦПКО им. Максима Горького, чуть более года – журналистом по сельскому хозяйству на телевидении. Потом - у отца на пасеке в деревне Соколовка, что в 2-х км от Борового Матюшина, литсотрудником многотиражной газеты «Автомобилист» в Татарском транспортном управлении.

Первая и единственная книжка стихов «Завязь» вышла в Татарском книжном издательстве в 1966 году. Редактором её выступил известный татарский писатель Рустем Кутуй.

В 1967 году Данилов стал победителем Всесоюзного конкурса молодых поэтов «Чтоб к штыку приравняли перо». Печатался в коллективных сборниках, изданных в Москве и Казани, в еженедельниках «Литературная Россия», «Комсомольская правда», журналах «Сельская молодёжь», «Волга», республиканских газетах, неоднократно выступал по республиканскому радио и на телевидении. В 60-е годы он с бригадами Союза писателей Татарии принимал участие в поездках по промышленным районам республики (Альметьевск, Бугульма, Лениногорск, Менделеевск, Чистополь, Зеленодольск, Елабуга, Нижнекамск, Набережные Челны).

В 1970 году Иван уехал в Туву, где пробыл около 5 лет. За это время он был и литсотрудником в газете «Тувинская правда», и помощником бурильщика на геолого-поисковых работах в Ак-Сугской партии.

С конца 70-х годов и до конца жизни он безуспешно пытался выпустить в свет вторую книгу стихов («Птица долгой зимы»). Скончался в 2010 году.

Иван Данилов похоронен в местечке Киндери (станция), что в 50 км от Казани.

Галина Булатова, Эдуард Учаров

Лебеди

Летят голубые лебеди,

Как тихий прощальный плач.

Летят над вершинами лебеди

Высоковольтных мачт.

И в плеске их древнем слышится

Шелест былинных рек…

В газетах о том не пишется

В наш торопливый век.

А пишут о том, что надо бы

Под урожай – дождю.

Редакторы, будто надолбы,

Сидят.

            Ну, а я всё жду,

Чтоб крупно, меж строк о деле,

В газетах,

            во всех подряд:

«Товарищи! В понедельник

Лебеди пролетят…»

На скирдовке

Такое лишь в сказке,

Это, как небыль.

В крутом развороте

Дымящихся плеч

Щедрая сила тянется

к небу –

Возьмите,

Зачем мне себя беречь…

Скирдуют солому,

А солнце, как в мае,

Сквозь осень

окошко выломив.

…Я видел:

Охапками солнце метают

К небу

Простыми вилами.

               ***

Скажи мне правду, старый лес,

О чём твои осины шепчут?

Отдай берёз холодный жемчуг

И тайну годовых колец,

Что в каждом свежем срезе пня,

Являя копию улитки,

Горят во мхах средь бела дня,

Будто спираль электроплитки.

Открой мне тайны, старый лес,

Скажи – отмерила мне сколько

Лесное чудо из чудес,

Пророчица – кукушка бойкая?

Скажи, как много мне в траве

Твоей плутать не уставая?

Одну из тайн своих доверь –

Ты знаешь всё,

                        а я не знаю.

Скажи мне что-то о себе…

Давай чуть-чуть порассуждаем

С тобой,

            горящим в сентябре,

Незыблемым,

Незабываемым.

Волга

Там, где ночью чудачат совы,

В озорстве всполошивши сны,

Есть в лесной глухомани часовня,

Ладно сбитая из сосны.

Полонённая бездорожьем,

Тишиной,

                        но и тем горда,

Что с неё на Руси безбожной

Начинаются города.

Белокаменные,

Златоглавые –

Словно в небыли,

Будто сны,

Вековой осияны славою,

Взмыты к небу,

как звон косы.

Что с неё,

От соснового кряжа

И, как прялка древней

стены,

Началась голубая пряжа

Многотысячевёрстной

Длины.

Нитка-ниточка.

Тонко – не рвётся.

Лишь позванивает под рукой,

Потому как уже зовётся

Волгой-матушкою рекой.

А потом,

чуть взметнув рубахою,

Да в такие ли

да в бега –

Только охают,

Только ахают

Изумлённые

берега!

А ночами совсем не верится,

В ней такое – не разберёшь:

По соседству с Большой Медведицей

Пучеглазый елозит ёрш.

И от века в ладонях Волги

Круто смешивает волна

Пароходы и хворост молний,

Звёзды,

судьбы

и времена.

                      ***

Лежит, как бездыханная, река,
полдневного покоя не поправ.
И удивлённо смотрят облака
в зелёное оцепененье трав.
Ни птицы и ни скрипа колеса –
и грезятся деревьям тихим сны,
Сейчас молчат глубокие леса –
хранилища теней и тишины.
Всё вышло из одежд, домов, квартир.

В раздумчивости голову склоня,
я слушаю притихший этот мир,
и слышит мир – притихшего меня.

Простые мысли

Мне ни слов, ни клятв не надо.
Мне нужнее всяких слов
Откровенность снегопада
И нелживость облаков.
Сквозь уколы диких терний
(Как бы ни были страшны!)
Мне пробиться б в подмастерья
У звезды, у тишины.
Заколдован, заморочен
Звонкой песней вдалеке –

Мне б забыться тихой ночью
У планеты на щеке.
Ни рублями и ни саном
Не кичиться – честно жить,
А потом об этом самом
Песню честную сложить.

Медленное письмо. Пароходом.

Начинаю с нуля.

С нищеты и похмельной болезни.

Без тебя.

Не моля.

Безнадёжнее чем – тем железней.

Беловежскою пущей –

Мной невспуганно бродят заботы.

Пуще бей меня, пуще

Без семьи,

Без любви,

Без работы…

В злом кольце неудач,

Как в свистящем кольце хула-хупа,

Нищий, словно богач,

Что-то очень теряющий.

                                   Крупно.

Рисковал я.

                        И мне

Тусклой медью, упрямо и резко

В этой глупой игре

Выпадала глупейшая

                                   решка.

Капля горечи – всклень:

Как то чувство щемящее знакомо

Умирала любовь,

                                   как олень,

Молчаливой сражённый саркомой.

Объяви же войну,

Развиднелось чтоб,

спали туманы.

Что не понял – пойму…

………………………………….

То, что понял –

И страшно,

И странно…

Поднимается чад,

Так на сумрак бессонниц похожий.

…Телеграфы молчат.

И почтовые ящики –

Тоже.

Осеннее нашествие

По дубравам и озимям,

Высока и горда,

Мчится яростной осени

Золотая Орда.

В том нашествии дымном

Гривы шалый полёт,

Что гортанные гимны

Над землёй пронесёт.

Взмечет крылья пожарищ

От славянских лесов

До самих обиталищ

Молний, звёзд и богов.

И, качнувшись картинно,

Да с камчою в руке,

Гроздь кровавой рябины

Приторочит к луке.

А потом постепенно

Осень стянет узду.

…Снега

белая пена –

С крупа

и в борозду.

              ***

Лес октябрём очерчен.

Подробен.

                        Как храм, велик.

Только сурьмой и чернью

Его обозначен лик.

Древней

            ушастой

                        амфорой

Летучая мышь висит

И

            вскользь дороги торной –

Бикфордовый чирк лисиц.

В этой звенящей замяти

В вечность струится стезя

И станет вдруг

                        так беспамятно –

Запамятовать

Нельзя. 

Боровое Матюшино. Осень

Осень вздрагивающая и зяблая.

У предместий леса горят,

И кометами алыми

яблоки

Раскалённо к земле летят.

И, сварливая всем на диво,

С неприкаянностью в груди,

Вся в репьях,

собака бродила

Старой девою в бигуди…

Над матюшинским бором – осень.

Птичьи выстужены голоса.

Только просеки,

словно лоси,

В миг

Простреливали

Леса.

Ежевичная память лета…

Лето, верно, к закату клонится.

Паутина горит

В лучах.

Золотые окружья солнца –

Эполетами на плечах.

Над деревней уже проплыли

Птицы к югу.

Теперь над ней

Если машут,

то машут крылья

У колодезных журавлей.

И в сенях,

не успев пролиться,

Бредя волглым дыханьем пруда,

Скукой цинковою томится

Цилиндрическая

Вода.

А потом, как всегда и ныне,

Неподкупно-суровый лик –

Осень строчками дождевыми

Лето к смерти приговорит.

И не сыщешь на то запрета.

Но я выплавлю это в стих,

Чтоб свежо

ежевичное лето

На губах оставалось

моих!

Зимний сад

Сад – лежбище морозных звёзд

В снегу сверкучем.

Как негативы летних гроз,

чернеют сучья.

И вспомнятся не второпях

плоды литые,

желты, как молнии в ветвях –

сплошь шаровые!

Стволов таинственнейший гул –

хоть не касайся.

Значки морзянки на снегу –

шифровка зайца.

Всё разнесут по сторонам

порывы ветра.

Снегирь краснеет, как стоп-кран

вагона в лето…

***

Певчий труд у них – в роду,

И, согласно их канонам,

Соловей, как стеклодув,

Выдувает форму кроны.

Пеной, вымытой на плёс,

Крона в серебре червлёном,

С влажной провисью – берёз,

С сизой проседью – черёмух.

Слушанье – не послушанье

У заката на краю,

В форме столько содержанья –

В кроне – да по соловью!

И, вплетясь одна в одну,

Песня песню окликает –

Певчий труд у них в роду,

Потому не умолкают.

А умолкнут –

                        на весу

Ветви вышепчут устало:

«Просто на одну весну

Эта жизнь короче стала…»

                 ***

…И снова весне – исход.

И прав,

Истончаясь,

Ручей.

И вещий порядок тот –

В порядке вещей.

Что не истребить ни звёзд

Вёснам, своё оттрубя,

Ни права травы на рост,

Ни права любить тебя…

              ***

О, весенний режущий почерк –

Сероваты снега и закаты красны.

Горьковаты салюты почек

В синезвёздую эру весны.

Под напором тепла и времени,

Словно облачные города,

Меж снегов, меж сырыми деревьями –

Голубое скольженье льда.

Льдам трещать и рушиться – гибнуть,

Растворятся водой в морях,

И цветам – малюсеньким гимнам

Прозвенеть в полях!

***

Коль повезёт – я поживу ещё,

не ради лишнего застолья или песни –

из-за тоски в осеннем поднебесье,

ложащейся на левое плечо.

Мне лишний день – никчёмен он и пуст,

когда не полоснёт в одно мгновенье

мне по сердцу скворцов апрельский куст,

отяжелев от голосов весенних.

Наверное, по возрасту пора б уже…

Но в мире я не лидер, не боец.

… А потому – по травушке-муравушке

да не собрать рассыпанных колец…

Надпись на скамейке

Жизнь – это дикорастущее чадо.

Неосмотрительно бросилось в путь,

но до скамейки

меж раем и адом.

Здесь лишь и можно

передохнуть…

Жизнь даже шутит, как шутят с безделья –

тихо, без вздохов и словопрений.

«Всё дорожают говяжьи сардельки.

Всё дешевеют друзей откровенья».

В этом реально единственном счастье,

в самой говяднейшей из удач

тайной струною –

на части… на части…

всё, что ни есть, рассекающий плач.

Как же его,

непомерного, много,

как его много, а меньше –

нельзя.

Сиюминутная эта дорога.

Жизнеминутная эта скамья…

Среди важных гусей в Енабердино

Почти зоологические наблюдения

Забот у Вселенной села – не счесть –

у клюва, у пасти, у рожи…

У каждого круга свой кодекс и честь.

Но в чём-то они похожи.

Вот веруя в воду – в свою звезду –

ведь море им по колено –

гуси сановно идут к пруду

на свой, на гусиный пленум.

Что клич гусака?! И дело не в том,

что у воды – почище:

почистят пёрышки, а потом

до льготной дорвутся травищи.

К тому-то и зоб, чтоб успеть про запас…

с таким боевым отрядом…

и гибкая шея, и круглый глаз,

чтоб видеть, кто щиплет рядом.

И вот возвратились к своим дворам,

уверенны, сыты, спокойны.

…И что им призывы каких-то Программ,

какие-то «звёздные войны»…

***

Двенадцать венцов пастуховой избы –

Итог промежуточный мой на сегодня:

Полсотни бревёшек годятся на сходни,

Чтоб снова на палубу шаткой судьбы…

Мой быт среди кур и гусей не мельчает,

Бараны с коровой наводят на мысль:

Дурак, на премьеры ходя, одичает,

Не очень дурак – здесь придумает жизнь.

Сижу и покуриваю на порожке,

На солнышко щурюсь, легко, кочево.

В себе не копаюсь – копаюсь в картошке,

А это уже значит кое-чего…

Вечерних забот пустяковое дело.

И, будто какой ритуал заверша,

Вымыто в ссадинках бренное тело,

И тёплым июлем омыта душа.

И это бы всё мне простили потомки,

Но что-то рука в нетерпеньи дрожит –

Я помню всё время – в заначке, в котомке

Лежит карандаш и бумага лежит…

Январь на пасеке

Тихий снег,

словно снег со времён Калиты.

Дажи ульи, что вписаны круто

В утро, –

                 будто монашьи скиты

с высоты реактивных маршрутов.

А вблизи – это жизнь,

                             это дух,

                                           это ток –

всё в подробностях вечного свойства:

трав таинственный,

неуследимый исток

и – живого несметное войско.

И сверкает кругом – на земле и в верхах,

в скрипе, в звоне безумной отваги,

и зверьками ручными

ручьи отсверкав,

промерзают

за банькой

в овраге.

Но пока –

в золотом заточенье ткачи

и творцы золотистого света,

что соткут,

разоденут в цветы все концы

осмуглевше - медового лета…