Стихи Галины Булатовой

Галина Булатова

Родилась в г. Горьком в семье врачей. Окончила Куйбышевский институт культуры, работала в системе детских и школьных библиотек г. Тольятти. Лауреат II городского конкурса школьных библиотекарей (2011).В настоящее время живёт в Казани, с которой её связывают давние отношения  – сто лет назад здесь жили прабабка и прадед с материнской линии (прадед был военный). Печаталась в журналах «Библиотека» (псевд. Вера Галицкая), «Студенческий меридиан», «Казань», московской газете «Татарский мир», интернет-изданиях «45-я параллель» (псевд. Арома Лайм), «Русский глобус» (псевд. Арома Булатова)  и др. Шорт-лист в номинации «Юмористическая поэзия» в конкурсе-фестивале «Славянские традиции-2011». Автор трёх поэтических книг – «Матрица для Золушки» (Москва, 2010), «Рябиновое стаккато» (Краснодар, 2011), «Философия розы (Казань, 2012). Составитель, редактор и корректор нескольких коллективных и персональных поэтических сборников. Автор более 10 эссе, посвящённых культурным событиям Казани («Фестиваль Хлебникова-2012», «Галактика любви-2012», «Весенний поэтический вечер АРСа», Всероссийский Державинский фестиваль поэзии-2012» и др.)

 Неизбежность

Окрылённая, озарённая,
Словно бабочка над цветком,
Полной чашею одарённая
И любви золотым венком.
А у розы сердечко алое
И дурманящий аромат.
А богатства сулят немалые:
В пару яхонту – адамант.
Если б знала ты только, милая,
Что скрывается в том венце...
Ликовала сереброкрылая,
Утонув в золотой пыльце.
                 

                   ***

В чаше фаянсовых облаков
Август принёс молоко.
Тайною вязью белых чернил
Лету посланье черкни.
Но возразили на небесах:
Выбыл вчера адресат.
В раме оконной глупые сны
Бабочек сочтены.

                   ***

Ни слова больше не скажу,
На лепестках – росы печать.
По глади озера скольжу
Без суеты, не хлопоча.
Спасибо, ангел мой, за то,
Что белым крылышком своим
Почти закрывшийся цветок
Ты на расцвет благословил.
Вплоть до последнего витка,
Когда притянет сила дна,
Уста лилейного цветка
Целуют неизбежность дня.

Николаю Рериху

Быстрее! Сердце колотится –
Последний подъём остался.
И вот они – в позе лотоса
Четыре вершины-старца.

Внимали очам сапфировым
Под шапками-ледниками.
И были такими мирными
Река, небеса и камни.

Казалось, ещё мгновение –
Открыться воротам рая.
Но воды внезапно вспенились,
И вздыбилась твердь земная!

И чёрная мгла непрошенно
Закрыла полнебосклона,
Шарахались в страхе лошади
От воя Армагеддона.

Сверкнуло над Гималаями,
Мосты и мечты сжигая.
– Ужели меня, о Шамбала,
Владыка твой отвергает?

Ужели годами, душами
Оплачена эта тризна?
Вот так во Вселенной рушатся
Миры, или смыслы жизней...

День осеннего равноденствия

День, предписан Земли скрижалями,
Под салют листвы препожаловал.

На Весы он для равновесия
Гирьку пробует полумесяца.

Аплодируют листья тополя:
Ходят звёзды по небу толпами.

Трём ярчайшим, что над берёзками,
Светофоры под козырёк берут:

Как полковника, рады чествовать
День осеннего равноденствия!

...И обрёл половинку день в ночи,
А моя – заплутала в вечности...

                    ***

От георгинов сентябринам –
Последний праздничный салют.
Стеля лиловые перины,
Нам вечера смиренье шлют.

Смыкает небо очи крепко –
И не разбудишь до зари.
Надев оранжевые кепки,
Гулять выходят фонари.

Листок торопится кленовый
До клумбы вымерять длину,
И чётче ночью профиль слова,
Глядящий в зеркальце-луну.

Fantasia чистой воды

Скользящей рыбою, зеленоглазым грезя,
Хочу почувствовать незримое в разрезе.
Где всякий слой играет цветом в зыбком лоне,
Живописует Дебюсси, звучит Чюрлёнис.

Зеленоглазое идёт неумолимо,
Волной накроет он – Хосе Лесама Лима.
Летят и кружатся в серебряном потоке
В прожилках листьев зашифрованные строки.

На их рубиновый крючок попалась рыба,
Звенят чешуйки в колокольчиках порыва.
Зачтя фантазии под тысячу попыток,
Прочесть сумею ли волны лиловый свиток?

Парижанка

Пальцы в тучи апрель окунал
И бросал с высоты жемчуга.
В приоткрытую створку окна
Холод лентой скользил по ногам.

Завернувшись в сиреневый плед,
Обняла поэтический том:
«Погадай мне, месье, сильвупле,
Что сейчас и что будет потом.

Отчего так далёк Фонтенбло?
Отчего всё расплывчато так?»
Призадумались Бродский и Блок,
Покачал головой Пастернак:

«Вероятно, придуман Париж
И кончается он за углом...»
Но пытается робко парить
Мой Париж с перебитым крылом.

Ветер в комнате веял, крепчал.
Изнывали в изгибе уста.
У окна – парижанка-печаль,
За окном – жемчуга, высота...

Зеленежность

Уже обустроил берёзы ярил-птицелов,
набросив на ветки зелёные сети апреля,
отплакалось небо, и ветры вздохнули добрее,
ещё далеко до осеннего дня-брадобрея,
ещё зеленежность сильнее ножей холодов.

И тихо под парусом месяца выплывет ночь,
и выхватит профиль поэта с летящею бровью.
Казалось, окончен роман, а я жду послесловья,
дойдя до финала, ладонью коснись изголовья
и новых листов изумрудный пожар напророчь,

где мы, задыхаясь в объятьях зелёных дымов,
в свободный полёт отпуская все окна апреля,
заметим, что проще согреться, прощая и грея...
Ещё высоко до осеннего дня-брадобрея,
ещё зеленежность сильнее ножей холодов...

На даче

И тишь...И воздух пряный, сладкий...
Раздали белые перчатки –
Да здравствует крестьянский труд!

Вьюнок, обнявший помидору,
А ну-ка, полезай без спору
К своим собратьям по ведру.

Манима яблоневым раем,
Потом с тетрадкой загораю,
Следя за жизнью муравья.

А где-то там, на правом фланге,
Из недр голубого шланга
Летит весёлая струя.

Летит струя – строка тем паче!
А стрекоза в блестящей пачке

Скользит стремительно, легко.

Застыв, читает с интересом
И не пеняет поэтессе
На простоту её стихов.

У полдневной реки

У полдневной реки,
На твоём побережье,
Вдохновляться зелёными рыбами глаз,
И волны кружевами расшитый атлас
Выпускать из руки,

Сотворяя мережку...

И семь звёзд из ковша
Проливать без остатка,
Выжидать от ростка до цветения роз
(Философия розы – занятный вопрос) –
А тобою дышать
Удивительно сладко.

Если всё это Бог
Потеряет из вида,
Или взвешивать станет, над бездной держа, –
Ничего не останется – только дышать:
Вдохновение – вдох,
А поэзия – выдох.  

Если рассвет утихнет

Благословила ветка по челу,
Когда прошла под ней и не склонилась.
Уже давно вопросы «почему?»
Я заменяю на ответы «милость».

Благословлённый веткой по руке –
Рука на сердце, сердце в переулке –
Печальный гость выходит на прогулку,
Уже давно мы с ним накоротке.

Молчи, горчи, бальзаковский бальзам! –
Любить и жить, насколько хватит прыти,
Но чтобы в день последнего отплытья
Благословила ветка по глазам.
                

                ***
Хрупко синица тинькнет
На волоске от дня.
Если рассвет утихнет,
Ты разбуди меня.

Лето свернулось в кокон
На годовой ночлег.
Синим квадратам окон
Снится из детства снег.
                 

                      ***
Не напоказ – в себе свой храм ношу,
Но звон колоколов пронижет время.
Когда-нибудь счастливо напишу
Я лучшее своё стихотворенье.

Но сколько нам отмеряно годов
До бронзовой, ручной работы, точки?
Аукцион. Ваш лот уйти готов –
И зазвучат бесстрастно молоточки.

                         ***
Задорно ложка мешает в банке
Крупчатый сахар – танцуют все!
И мы попали с тобой в болтанку
На этом чёртовом колесе.

Безумцы, надо же так ввязаться –
До растворенья, где жизни нет
У человеков, цивилизаций
И, даже страшно сказать, планет.

Эвридика

Семизвучная пела кифара –
Слух имеющий, всякий пленён.
Пали ниц перед трепетным даром
И Аид, и суровый Харон.

Шли на голос прозрачные лики
Из покинувших бренную жизнь.
...И дрожащая тень Эвридики
Умоляла тебя: «... Обернись!»

Ты не знал. Было ей очевидно,
Что прозренье – на шаг позади,
И из тёмного царства Аида
Должен выйти был кто-то один...            

Горлица

Прибиралась в горнице,
Тихо щебеча,
Но таила горлица
В горлышке печаль.

Думушка былинная,
А работа – быль:
Сдула бы пылиночки –
Вытираю пыль.

Что по доскам босая –
Рана не страшна,
А саднит занозою
Горлинки душа.

Трепетная веточка,
Хрупкий стебелёк,
Если б только весточку
Ты подал, сынок.

Щень

Как в любви – притяжение с первого взгляда, порой
Связь с живым существом-малышом до того крепка,
Что, бывает, приходишь на почту взять бандероль,
А уходишь с подброшенным пёсиком на руках.

...Он катился за кошкой на лапках своих кривых,
И задорный его колокольчик-хвостик звенел.
Дни бежали, и ты понимал, что уже привык,
Удивляясь безмерно сердечной той новизне.

Не понять дальним близким привязанности твоей:
За спиной, втихаря, разыграли отличный блеф,
Ни «в хорошие руки» даже, а так, за дверь,
Мол, пропала собака и нет никаких проблем.

В свете фар – подвалы, открытые люки, бачки,
Стынет кровь от красных вывесок «шаурма»...
Бедный мой... Это как дитя потерять почти,
Это ночь без сна и тягучий дневной кошмар!

Время, сможешь ли безнадёжного исцелить?
Люди мнят, что случившееся – в порядке вещей.
Почему только слева опять и опять болит,
Колокольчик умолкнувший, мой безымянный «щень»?

И радуюсь о тебе

Люби меня беспредельно
И пуще стихов алкай,
И нощно люби, и денно,
И в рубище, и в шелках.

Люби меня на излёте –
Моей ли, своей руки –
Изменчивой позолоте
И времени вопреки.

Забыв постулаты граждан,
Избытое мной прочти,
Люби меня, вечный стражник
Лукавой своей мечты.

Объятием обознача
Спасательный круг в мольбе,
Я просто о жизни плачу
И радуюсь о тебе.  

Дедушка мой Булатов

                   Моему дедушке

Петру  Степановичу Булатову

Память ценнее клада, если добро в судьбе...
Дедушка мой Булатов, вспомнилось о тебе.
Вглядываюсь в начало: кто-то скромней едва ль –
Долго в шкафу молчала страшной войны медаль.

Это и мой осколок – жизнью неизлечим.
...Сельский директор школы слову детей учил.
Светлой души, нестрогий – с лёгкостью я пойму
Тех, кто с других уроков тайно сбегал к нему.

Письма писал – от Бога, всяк ему бил челом:
Было не так уж много грамотных на село.
Добрая слава греет щедрого на Руси:
Что отдавал на время, то забывал спросить.

Ну же, баян, играй-ка вальсы амурских волн!
Старая балалайка, вспомни байкальский чёлн!
Дедушка мой Булатов, в камне – овал простой...
Правнук уже в солдатах, правнучка – под фатой...

Мелькнула фигурка в зелёном

Мелькнула фигурка в зелёном, махнула рукой,
И ясный октябрь украл материнский покой.
Прощалась – с улыбкой, а после пришло, ослепя.
Уехала...Разве уедешь от них, от себя?

А пики летящих решёток кололи под вздох.
О, неотвратимость автобусов и поездов,
Где мы, раздираемы криком рубежной версты,
Всех встречных погостов – в себя собираем кресты.

Сбегали берёзы с пригорка – автобусу вслед
И сыпали золото мне на обратный билет,
И скорость убавить просили значки у дорог,
И сердце сигналило громко, что боль – не порок.

«Наверное, – выдохнул, – дом теперь будет пустой...»
Мелькнула фигурка в зелёном – о, время, постой!
Рябиновой кровью осеннее пишут эссе,
Но серым бинтом промакнёт твою рану шоссе.

Сверчок

Судьба, раздающая горюшко,
И памятлива, и зорка.
Сужаются стены до горлышка
Спасительного пузырька.

И восемь таблеток снотворного
Колёсами поезда мчат
От адского скрипа зубовного
В тот рай, где чудесно молчат.

Осыпятся звёзды с ресниц её,
Разгладится лба горизонт,
И снова владеет столицею
Единственно верный сезон.

А крест или счастье несущему,
Ему, на развилке дорог
Зачем-то о бренности сущего
Свербит светофорный сверчок.

Есенинское       

Со скрипом ломались перья,
Не в силах строке помочь.
Бунтующе хлопнул дверью
Ушедший в сырую ночь.

И свет золоточервонный
Ссыпала с него листва,
И тень человека в чёрном
Манила его из рва.

Босая, в излёте танца –
За суженым по струне.
Но хватит ли слёз остаться
В безумной его стране?

И пить на краю траншеи
С дождями на брудершафт?
Всё туже сжимает шею
Предательский алый шарф.

Легонько заря коснётся
Невольного палача, –
Любимое насмерть солнце
Зайдёт с твоего плеча.

Дорога в Казань

Дорога тянется туда,
Где хлыст могучих камских вод
У берегов своих пасёт
Холмов зелёные стада;

Где за рекою косогор –
Приволье ёлок и берёз,
И завораживает взор
Тясячелистник в полный рост;

Где в казане меж гор кипят
Закаты с привкусом надежд,
И невозможный взят рубеж
До неизбежного тебя;

И где, предвосхищая вздох
Восторга с грустью пополам,
Гуляют месяц со звездой
По бирюзовым куполам.         

И сорок ступенек туда…

Прощайте, – развеяв тоску, ухожу налегке –
И вы, архитекторов монументальные дива,
И памятник Фуксу с секретом, зажатым в руке,
И дикость аллеи с причудливым, к речке, извивом.

И мир на зеркальной ладони – не он ли Эдем? –
Когда замирает дыхание от панорамы,
И мост, огласивший Миллениум буквою «М»,
В ворота которой въезжают, как в пагоду рая.

И сорок ступенек туда, на небесный этаж,
Где каменный пояс Кремля благоволит блаженным,
И в явь обращённая ветхая лавочка та,
Где розы на белом сплетались с гавайским сюжетом.

И выскочит сердце, раздвинув пределы меня,
 Синицей вдогонку отчаянно что-то протенькав...
Быть может, в подъезд свой шагнув из июльского дня,
Ты вдруг обнаружишь её на последней ступеньке...       

Небушко

Уже ноябрьски строга,
Дорога так же дорога мне.
Гуляют по полю стога,
Припорошённые снегами.

Под взором туч отяжелев,
Бьёт в лобовые стёкла ветер,
Но кружевами ришелье
Встают берёзы на просвете.

О, расставание, замри!
О, время, выпростай объятья!
Два сердца у моей земли:
Одно – Казань, одно – Тольятти.

Мой неотъемлемый вокзал,
Чьи ожиданья несказанны...
Тысячелетняя Казань,
Ты знала дух прабабки Анны!

На старой карточке – она
И прадед Голышев Василий.
Ах, жаль – другие имена
В том прошлом улицы носили.

И Рыбнорядской нет уже,
Где шли под ручку чинно двое,
И не разгуливать душе
Адмиралтейской слободою.

Лишь неизменный небосвод
Всё приближает перспективы –

И фото «Хлъбниковъ» живёт
И «сохраняет негативы».

Каким-то чудом из былин
Жизнь возвращается по кругу.
И самый нежный исполин
Во тьме мою целует руку,

Рассеяв снов тревожный ряд
При неумолчном крике чаек... –
Там белокрылый Автоград
Души в мятежнице не чает...

Родные, как пройти пути –
Мучительные, родовые,
Где дробью перелётных птиц
Пронзает небушко навылет?

В час, который полощет парус…

В час, который полощет парус,
И волна, на корму взбираясь,
Белой чайкой взмывает ввысь,
На своём языке гуторя, –
В это время, мой друг, у моря
Очи дочиной синевы.
Рыбки следуют вслед за тенью
До сиреневой глубины.
Штормовое предупрежденье –
На другой стороне луны.
И вздыхает песок сторожко
По русалочьим в танце ножкам.

                     ***
В чайном доме отведав чая,
Погрузиться в суть пальтеца.
Растревожит Казань ночная
Золотым ободком «Кольца»:
Всё пройдёт. А одно бессрочно.
Прошивают двойною строчкой
Каблуки за верстой версту.
Люди ходят по белу свету,
Ищут памятники с секретом,
Ловят улицы на мосту.
И с частицей себя прощаясь,
Разбивают часы на счастье...

Шмель

Мы вышли в путь. Маячил целью
базар казанский вдалеке.

В дверях – червонец на похмелье
искал сосед в моей руке.

А день был трезв до удивленья,
и лёгок в новых туфлях шаг
(пока молчу о возвращенье,
когда нагружен, как ишак).

Ночным дождём омытый, садик
цвёл в предвкушении жары.
А на Кремлёвскую, в засаде,
смотрел, любуясь, Кул-Шариф.

Мы шли вдвоём. И было любо
шагать по перекрёсткам дня.
Тюльпан готовился на клумбах
головку к солнышку поднять.

Кабан, давно забывший льдины,
блестел в многоверстовый рост.
Тянулся шеей лебединой
за нами Лебедевский мост.

Зелёной майской позолотой,
безбожный, был прощён апрель…
И робко пробовал полёты
Огромный полосатый шмель.       

Раифа

Условным тяготясь, без времени бродить
Вкруг храмов, их снаружи постигая,
С открытой головой, без шарфа на груди,
Там радость не смиренная – другая.
Там, кроме, что в тебе, других запретов нет –
В душе вместить или заснять на фото –
Не камень из голгоф, а камни храма вне,
Не преподобных, а других, за входом.

И там, на берегу, лягушка и бобёр,
И с ними кот откроются пришельцам,
Доверчиво молча; а кто вперёд забрёл,
Раифского ногой касаясь шельфа,
И лодку отцепив от мощного ствола,
Людскую суету на берег бросил, –
Как скульптор, высекал прозрачные слова
Размеренным размахиваньем вёсел…

И отражала гладь монашее лицо,
Рождались купола из красной пены.
Рубите же, слова, о дне Святых Отцов,
В Синае и Раифе избиенных,
О варварстве людей и совести времён,
О колоколе, храмовой святыне:
Со звонницы упав, заживо погребён,
В пятьсот пудов он стонет и поныне.

И будь Софийский храм, будь Троицкий собор,
Грузинской Божьей Матери будь церковь,
Будь стены и врата, будь самый дальний двор, –
Во всяком камне оживает сердце.
Услышав звон ли, стон, как странно заболеть
Обителью Святого Филарета.
…А озеру блестеть, и церковкам белеть
На взлёте вёсел в середине лета.      

Блаженная

Блаженная, в нелепой одежонке,
Маршруту воздавая по трудам,
Не девочка, но и не старушонка,
По магазинным шествует рядам.

Так сторож бережёт свои границы,
Глаза ко всем внимания полны.
Где подадут монетку, где тряпицу,
Где всучат неликвид за полцены.

И прошлое вдруг высветится ближе,
И бедность замаячит за углом.
Блаженная, тебя я не унижу
Ненужной вещью, пыльным барахлом.

А большего подать я не готова,
И где-то виноватится в груди.
Кивну вперёд, ответствую два слова.
Иди, моя печальница, иди.

Слово, соловушко, соловей

Слово, соловушко, соловей, 
тёплое гнёздышко в сердце свей, 
звонкое серебро оброни, 
чёрного ворона прогони. 

Чёрная птица речёным днём, 
страшно крича, залетела в дом. 
И, превращая уют в бедлам, 
эхо металось по всем углам. 

Слово, соловушко, истый свет, 
русой весны молодой поэт, 
выменяй ноченьку до утра 
на серебро своего пера, 

на колокольчики чутких нот, 
где покаянье берёт отсчёт… 
Слово, соловушко, малый птах, 
что же ты медлишь в моих устах?

И некто во фраке грачёв

Покуда сосулек отряд 
редел, не считая утрат 
на пике азарта, – 
с нижайшим поклоном зима 
сдавала свои терема 
в княжение марта. 

И дом, обнажающий лоб, 
и пышную шапку сугроб 
бросающий наземь, – 
оставя ненужную спесь, 
слагали победную песнь 
весеннему князю. 

И пели, звенели, лились, 
стремительно мимо неслись 
хрустальные гроты. 
И некто во фраке грачёв 
ловил в звукоряде ручьёв 
хвостатые ноты. 

Хмельной же от музыки князь, 
на лавку в саду преклонясь, 
восторженно-пылко 
на дамский смотрел сапожок, 
в последний упрямый снежок 
вонзающий шпильку.

Имя розы

О, сердце, ты так беззащитно
пред кровною памятью зла…
Но с детской душою мужчину
однажды своим назвала.

В устах распускается слово –
дар божий, весенний, живой,
так ждущий ответного зова
от музыки – музы его.

И как неизбывна угроза
остаться без песни вдвоём,
покуда лиловая роза
цветёт на предплечье моём.

Februarius

Ты, не вышедший статью, 
Затесался, малыш, 
Между рослыми братьями
И метелями мстишь. 

Вы хотите веселья? 
Вам покой не с руки? 
Нате вам карусели, 
Заводные волчки, 

Мотыльков под облаты, 
Белых шершней в лицо! 
Выходите, лопаты, 
Под сугроб на крыльцо! 

А устанет проказник – 
Прибежит на постой, 
И в безоблачный праздник 
Поиграет звездой… 

По минутке копилось, 
Год с косою придёт – 
День подарит, как милость, 
А другой – заберёт. 

Крёстный, крёстный мой милый, – 
Новый вздох, старый Рим, – 
Ах, легко ли, Помпилий, 
Быть извечно вторым?

Бог помощь! Небо роняет капли…

Бог помощь! Небо роняет капли,
Его терпенья полны края.
В солёном небе плывёт кораблик,
Ладья-ладейка плывёт моя.

Плывёт ладейка, а парус – лира
Ничьей войны и всея любви.
Живи упруго, не рвись, ветрило,
И путевую благослови.

Когда закончится это небо,
И горизонты сомкнут края,
В другую бездну другой планеты
Ладья-ладейка уйдёт моя.