Селиверстовна

Печальная новость пришла к нам в редакцию. Утром 22 января 2018 года Валерия не стало.

Остались его рассказы. Опубликованные в журнале "Аграрная Тема", либо на нашем сайте, либо в длругих  изданиях.

Валерий Мазунин,

Сахалин

Селивёрстовна

 В этой компания, я был младший по возрасту. И когда тебе 15 лет, то разница в год-два поистине огромная. Но замечу, и совсем не ради хвастовства, - себя в обиду не давал и пользовался должным уважением.

 - Запомни, - Рыжий натянул поводья, притормаживая Казбека, который плясал под ним от нетерпения. – Если ты ей не понравишься, - всё, можешь больше не появляться.

 - Да, ведьма, она! – Совсем серьёзно, без намёка на улыбку, заявил негласный лидер нашей компании, Толик Дольский. – Помнишь, в прошлом году, когда мы на вулкан за кедровыми шишками поднимались? Бабуля встретила нас тогда довольно приветливо. Накрыла на стол, а мы достали заветную фляжку со спиртом. Выпили по чуть-чуть, - и на боковую. Утром рано вставать. Я последний ложился, выходил во двор, и помню точно, дверь на крючок закрывал. Все уснули, а я всё вошкаюсь. Слышу, дверь скрипнула, кто-то вошёл и остановился возле наших рюкзаков. Что бы, не доводить дело до греха, громко так говорю: “Селивёрстовна, зря ищешь! Спирт у меня под подушкой!” Дверь хлоп – и тишина. Встал и вновь закрыл на запор. Уснул, как в бездну провалился. Проснулся от того, что кто-то меня тормошит: “Вставай! Кони спутались! “ Соскочил, как угорелый, чуть бабушку с ног не сбил – это она будила - и во двор. Мало ли что. Утренний туман уже опустился с гор. Видимость – ноль. По пояс в росе вымок, а кони оказались на месте. Всё рядком, всё в порядке.

 - Спирт стащила? – Ухмыльнулся я догадливо.

 - Нет, спирт на месте. Но больше не мог уснуть. Всё думал, как она смогла открыть дверь. Страшно стало. Точно ведьма! Утром пробовали сами открыть. И ножом, и отверткой пытались – бесполезно! Ни щелочки, ни дырочки, - всё заподлицо.

 Я-то прекрасно понимал, что они меня просто стращали. И это только ещё больше раззадоривало, внося смятение в мою беспокойную душу.

 Мы, группа закадычных друзей, спешила преодолеть восемнадцати километровый путь, двигаясь верхом на лошадях по берегу бухты Касатка, что огромной подковой, теряясь где-то в дымке, врезалась в песчаный берег океанского побережья острова Итуруп. Целью был брошенный посёлок китобоев, у подножия вулкана Иван Грозный.

 Огромные, мутные от взвеси песка волны наплывали на пологий берег, и, вспениваясь недовольно, отступали назад. И так наверно изо дня в день трудились волны перемалывая огромные валуны и глыбы породы в песок. Года. Века. Тысячелетия. Широкий и ровный пляж, более похожий на асфальт, чем на песчаный берег, тянулся вдаль, забирая вправо, оставляя по левую руку песчаные холмы с редкой растительностью. Серебристая низкорослая полынь, остролистая трава, похожая на осоку и небольшие кустики шиповника, с огромными, чуть ли не в куриное яйцо плодами, более всего похожие на помидоры, чем на привычные плоды кустарника.

 - Бабка, любит играть в карты. Но мухлюет со страшной силой. Не вздумай ей об этом сказать. Не вздумай перечить! Сразу невзлюбит. Спроси у Белова, - Рыжий кивнул на Серегу, который дремал в седле, опустив поводья. – Сколько раз она за ночь гоняла его за водой в колодец.

 - Думал, со страху умру, - встрепенулся Серёга и подключился к разговору. – Колодец в метрах семидесяти от её хибары. Ночь. Темнота. Фонарик ни черта не светит. Иду с пустыми вёдрами – стучу. Обратно – песни пою. На каждом углу медведи мерещатся. Сам знаешь, сколько здесь их. Принесу два ведра, поставлю в сени… только засыпать, как дверь открывается и бабуля сразу с порога к моей кровати: “Выпил всю воду, беги за водой!”

 Белов замолчал, задумался, чуть тронул поводья, и его лошадь, чёрная, как смоль Ночка, удивлённо, как мне показалось, скосила на его глаза, явно не понимая, что от неё хочет наездник, и затем задумчиво сказал:

 - Интересно, куда она её девала? Ей Богу, не вру, раз семь сбегал. Больше чем двести литров выходит. Вёдра-то пятнадцатилитровые.

 - Брагу ставит, - не замедлил вставить Рыжий. – Бочка, поди, где припрятана. Для стирки и других нужд, она пользуется дождевой водой. Вот бы найти заначку.

 - А всего-то, сказал, что даму она побила валетом. Карты до того у неё замусоленные, что при нормальном освещении вальта от короля не отличить, а при керосинке – так вообще мрак. Колоде наверно столько же лет, сколько и бабуле.

-  Точно брагу замутила, старая. Видно кто-то сахарку подкинул. На семирублевую пенсию, не слишком разгуляешься. – Вставил Дольский.

 - Думали уже. Бывало, приедешь, а Селивёрстовна, лыка не вяжет. А ведь до ближайшего виноводочного магазина, километров двадцать пять, с гаком. Вот бы раскулачить старую. - Рыжий мечтательно зажмурил глаза.

 - А сколько бабушке лет? – Поинтересовался я.

 - А ты у неё спроси… только не так серьёзно, а то подумает, что сватаешься. – Рассмеялся Рыжий, и, зная мой вспыльчивый нрав, на всякий случай отъехал подальше.

 - Я спрашивал, - сказал Белов, - сказала, что не помнит.

 - Точно с прошлого века. Она старше моей бабки, а ей… - Толик на минуту задумался. - Семьдесят восемь, стукнуло. Они дружат. Когда Селивёрстовна приходит за пенсией, у нас гостит.

 - За пенсией? Восемнадцать километров?

 Я был удивлён.

 - Здесь такси нет, автобусы не ходят. А бабка ещё шустрая. – Ответил Рыжий, подъезжая уже без опаски к нам.

 Был солнечный день седьмого августа тысяча девятьсот семьдесят первого года. Голубое небо, синий океан. И простор. Я тронул поводья, мой Монгол вырвался вперёд и понёсся навстречу ветру, прижимаясь к воде, где мокрый, туго спрессованный волнами песок, мягко прогибался под копытами. Пристав на стременах, подгибая колени в такт галопу, - я спешил в эту манящую даль. Я любил быструю езду, солёный ветер в лицо. И спешил жить, от полворота к повороту, ожидая чего-то нового, необычного. Всегда и везде.

 Позади, послышались возгласы и дробный, мягкий стук копыт. Друзья, не давая мне уединиться, побыть наедине с собой, догоняли. Мы пронеслись молчаливой кавалькадой несколько километров. Перешли на рысь, а затем снова на шаг. И молча, ехали к заветной цели.

 О Селивёрстовне, - я был наслышан. Она проживала одна в брошенном посёлке. Я и раньше там бывал. Но к отшельнице не пришлось зайти. О чём постоянно жалел, и даже немного завидовал друзьям, которые уже не раз побывали у неё в гостях. Сопоставляя всё, что слышал, все байки, сплетни и домыслы, я так и не смог представить себе эту личность воочию. И как человек неравнодушный и жадный до всего нового, просто горел желанием увидеть эту легендарную бабулю.

 О ней рассказывали многое. И уже было трудно отличить, где просто байки, а где, правда.

 Я вспомнил рассказ Бубы, напарника отца по работе, балагура и насмешника. Такому лучше на язык не попадать. Последнее слово оставалось всегда за ним. Он не просто рассказывал, а представлял в лицах и озвучивал все мизансцены так, что слушатели буквально катались от смеха по полу.

 “Как добропорядочный человек, - я к бабуле: Селиверстовна, а не выпить ли нам винца? Она, чуть пожеманилась, для форсу и отвечает: Давай, чего уж там. Я: У нас только одеколон Шипр. Будешь? Бабуля: Будешь, будешь… давай. Берет у меня флакон, отворачивает пробку, быстро крестит рот, и, запрокинув голову, вливает в себя сию огненную жидкость. Занюхивает рукавом, бросает флакон и кричит: Эх, стара, стала, раньше два флакона выпивала!...”

 Что скрывать, пил народ. Много пил. В Буревестнике, где стоял военный гарнизон, был ”сухой закон”, так пили всё, что горит. И не последним в этом списке был одеколон. Но особым спросом пользовался спирт для нужд авиации, который доставали в местном авиационном полку.

 - А что у бабушки такая маленькая пенсия? – Спросил я у всезнающего Рыжего.

 -Так не работала ни дня в своей жизни. С юных лет всё по лагерям и ссылкам…

 - Как Ленин. – Вставил Дольский, который, особо не скрывая, мягко сказать, не очень любил Советскую власть. – И каким интересно ветром её занесло на Курилы,- здесь-то и простым смертным нужен особый пропуск?

 - Люди говорят, она из анархистов. Комиссар Чёрной Гвардии. – Ввернул Рыжий. – Дворянка.

 - Грамотная бабка. – Добавил Дольский.

 - А что одна живёт? – Любопытничал я.

 - Надоели люди… Так сказала.

 Толик Дольский, поправил на плече двустволку и продолжил:

 - Как-то власти захотели её принудительно выселить. Приехали на двух “козликах”; районное начальство, милиция. А она, как чувствовала. Набралась с утра по полной. Чего пила, не знаю, врать не буду. Заначка, поди, была. Они только к дому – она им с крыльца навстречу… таких отборных матюгов. Пьяный прапор позавидуют. Всё вспомнила. И Сталина, и Ленина… и нынешним, досталось. Так и укатили ни с чем. А что им драться с ней? Она же кочергой голову любому расколенвалит… Только тронь. Меня говорит, дальше Итурупа некуда ссылать. Боевая, старушка.

  - М-да, на семь рублей не разгуляешься. – Вставил я свою реплику, преодолевая молчание после слов Толика.

- Рыбаки, охотники, геологи спасают. У неё в доме, в зале много коек, наверно со всего посёлка подсобрала. Довольно часто останавливаются пришлые люди. Селвёрстовна платы не берёт. Но каждая компания что-то ей оставляет из снеди. Крупу, сахар, консервы, соль, рыбу, дичь. Воды питьевой принесут. Овощи сама выращивает на огородике. Живёт потихоньку. - Сказал Белов, и после своих слов, снова о чём-то задумался.

 Сын начальника геологоразведочной экспедиции, большого начальника по островным меркам, он многое чего мог себе позволить, в отличие от нас. У Толика отчим, прапорщик, пил. У Рыжего семья была большая. Да и мои родители не жили в большом достатке. Постоянные переезды – этому не способствовали. Мы его любили брать с собой в походы. Его огромный рюкзак, всегда был полон деликатесов. Даже водка иногда присутствовала. Наверно самый дефицитный продукт в этих местах.

 - Коек не знаю. А вот котов и кошек, - точно со всего посёлка собрала. И всех, даже кошек, Васями зовёт. Чулков случайно одного Васю застрелил, так второй год не показывается. Помнишь? – Обратился Рыжий к Белову.

 - А ведь случайно застрелил. Во время охоты один патрон дал осечку. Он его не вытащил из ружья, и пока ехали до бабули, просто так, от нечего делать, всё щёлкал. Взведёт, щёлкнет курком. Говорил я ему, что и палка стреляет раз в году, не верил. Приехали. А в гостевой комнате, на печи, здоровенный котяра лежит, ну Юрка и прицелился в него. Тот нервничать начал. А Юрка: Не бойся, Вася, - говорит, а сам раз на курок – и выстрел. – Белов сурово посмотрел на нас, - Нельзя с оружием играть. Опасно. Мы, правда, быстро всё убрали. Печь отмыли, отскоблили, подбелили, где надо. Не докопаешься. Селивёрстовна в это время ходила за черемшой. А вечером заходит к нам и сразу к Чулкову: Ты чёрного Васю не видел? Тот со страху сразу заикаться стал. Не-е, говорит, - а сам чуть ли не трусится. Бабуля вышла, хлебнула видно чего, и вновь заходит. А Толян в это время решил гитару настроить, сидит колки тянет. А она прямо с порога: “А-а, да ещё и с гитарой! Быстро вон отсюда!”. Пришлось у костра ночевать, комары сволочи зажрали. – Подытожил Белов невесело, после небольшой паузы.

 Так за разговорами, незаметно, мы подъехали к посёлку.

 Прямо у въезда, сразу за хиленьким, видавшим лучшие времена мостом, - высились разделочные цеха, складские помещения, и огромные, стоящие “на попа”, цистерны. Что виделись сторожевыми башнями средневекового замка на фоне дальних гор и моря. Во многих до сих пор был китовый жир. Густая, тягучая чёрная масса. Мы проверяли. Да и в складских помещениях сохранились остатки былого промысла. Огромные, скрученные проволокой, тюки китовых шкур, разрезанные на широкие, с метр, ленты. Деревянные бочонки с кашалотовой амброй, больше похожей на вазелин. Мешки с окаменевшей и порыжевшей от времени солью. А во дворе; выбеленные ветром и дождями рёбра, позвонки гигантских морских животных, что когда-то обрели здесь вечный покой.

 Сам посёлок, за малым исключением, был полностью разрушен. Остатки фундаментов жилых домов и бараков. Кирпичные россыпи, где раньше стояли печи и бушующий зелёным пожаром бурьян, что скрывал многое от наших, жадных до всего глаз. Тем не менее, дом Селиверстовны, не смотря на окружающий бедлам, был целехонький. Возле него небольшой огород с цветущим картофелем и овощными грядками. Кусты смородины и крыжовника. Уж совершенно неожиданная идиллия среди разрухи и развала. Но моё внимание больше привлекал забор. Спрыгнув с Монгола, я подошёл поближе и пригляделся. И было к чему. Между пролётами столбов была натянута проволока в несколько рядов и плотно, без малейшего просвета, переплетена китовым усом. Гибкие, широкие светло-коричневые пластины с бахромой по краям поднимались к небу частоколом, суживаясь вверху, как острые зубы акулы.

 Следом за мной, спешились все. Спутали передние копыта коней и отпустили их на вольные хлеба. Пока шли к крыльцу по подгнившим доскам настила, я всё глазел по сторонам.

 - Смотри! – Толик тронул меня за плечо и кивнул на грядки.

 И там было на что посмотреть. От тропинки с ветхим тротуаром, грядки отделял невысокий, с полметра высоты, импровизированный заборчик, изготовленный из положенных друг на друга мин от миномёта. Которые мы называли шестикрылками, по количеству стабилизаторов хвостового оперения. В это гряде, даже на первый взгляд, было пару тонн смертоносного груза. Ржавые, пузатые болванки наполненные тротилом, даже без взрывателей, что я успел заметить, сами по себе уже несли опасность непроизвольного взрыва от случайной детонации. Мины, судя по клейму – выбитые иероглифы у стабилизатора – были японского производства. Таких “подарков” со времён освобождения Курил, на островах было более чем достаточно.

 Здесь я прерву описание, ради некоторых подробностей. Да, земля Южных Курил была буквально нашпигована оружием и боеприпасами. Мы находили танки и самолёты в непроходимых бамбуковых зарослях. Доты, склады с продуктами, с амуницией и оружием, вполне пригодным для использования. И сюда, в этот посёлок мы приехали, совсем не ради Селивёрстовны. Может только я один жаждал встречи с ней. Мы приехали ради поиска японской береговой батареи гаубиц, скрытой где-то в зарослях стланика и бамбука на небольшом плато Пирог у подножия вулкана, откуда прекрасно просматривался, а значит и простреливался пролив, соединяющий бухту с открытым океаном. К слову замечу, в наше время эта горловина, так же была под прицелом береговой батареи, но только с противоположного берега.

 Эту батарею гаубиц искали многие. Кто-то возможно из взрослых уже и нашёл. Если разобраться, то вполне допустимо, что эта батарея была не более, чем просто выдумка. Миф. Но её искали, и мы в том числе. И совсем ни ради боеприпасов. Ни ради, брошенного в спешке, при отступлении, оружия. Нам нужны были прицелы. Мы в это время читали книги. Много читали. Жили с Робинзоном на острове, пробивались с золотоискателями на Клондайк и отправлялись к неведомым берегам с флибустьерами. Бредили прериями и джунглями, как наверно, почти все мальчишки того времени. Мечтали о полётах в космос. Хотели видеть звёзды поближе. И многое в этом мире любили. Рано повзрослевшие, в большей мере предоставленные сами себе, мы росли и узнавали окружающую реальность, не только по книгам, но и по прикосновениям к ней. Иногда это было светло и радостно, иногда очень больно. В прошлом году погибли двое наших сверстников, - подорвались при переносе снарядов. Одному из знакомых оторвала руку – взорвалась граната. И мой младший брат получил несколько осколочных ранений. Они со своими друзьями взрывали небольшие снаряды от противотанкового ружья в костре,- взрыв запоздал, - он решил проверить и подошёл ближе. И как это иногда случается – боезапас сработал. Госпиталь, вертолёт и долгие месяцы лечения.

 Селивёрстовна встретила нас довольно приветливо.

 - Проходите, мальчики в дом. Располагайтесь. С вами новенький. Как звать вас, юноша?

 - Витька! Поэт наш. – Влез Рыжий, пока я подбирал слова для ответа. Мне бабушка сразу понравилась. Всё, что о ней рассказывали, осталось где-то за кадром. Передо мной стояла пожилая женщина, опрятно одетая и очень внимательно смотрела на меня.

 - Поэт. Проходи поэт, будешь гостем. – Сказала Селивёрстовна и вошла в дом.

 Когда распаковали рюкзаки, заняли койки, я, схватив удочки, убежал на небольшую речку.

 Клевало просто замечательно. Кунжа, мальма, таёжная форель и краснопёрка, которую многие и за рыбу не считали – больно костлявая, - но я любил. Я был не только рыбаком, но и знатным рыбоедом. Когда рюкзак прилично потяжелел, я вернулся к месту ночёвки. Коты и кошки, почуяв добычу, вмиг окружили меня во дворе. Я вытаскивал из рюкзака самую мелкую рыбёшку и кидал страждущим. Для которых, сразу же, стал другом.

 На крыльцо вышла Селиверстовна доброжелательно посмотрела на меня и сказала с улыбкой:

 - Балуешь ты их, юноша. Теперь они будут за тобой ходить табуном. Заноси рыбу в дом, завтра рыбный суп сварим.

 Вечером мы зажгли свечи. Выпили разведенного спирта в компании с Селивёрстовной. Начались разговоры “за жизнь”, но хозяйка в них не участвовала. Она смотрела на пламя свечи и думала о своём.

 Я вышел на улицу. Небо было усеяно звёздами, что случается редко. Итуруп – это страна туманов. Я не думал о завтрашнем походе. Просто смотрел в звёздное месиво, просто смотрел сквозь ослепительный, сияющий фон. До головокружения.

 Скрипнула дверь и кто-то встал рядом со мной на крыльце. Это была Селивёрстовна. После долгой паузы, она вдруг неожиданно произнесла:

Ночь распростерлась надо мной

И отвечает мертвым взглядом

На тусклый взор души больной,

Облитой острым, сладким ядом.

 Я вздрогнул и повернулся к ней. Мне показалось, что в этих словах мне открылась пронзительная боль, безысходная тоска… и восторг.

 А она помолчала, затем сказала, уже обращаясь ко мне, а не к звёздам.

 - Не смотри, юноша, так пристально в звёздное небо. Это опасно. Можно заболеть. Иди спать. А я постою здесь одна.

 Она помолчала и затем добавила, пристально глядя на меня:

 - Сегодня, седьмого августа, ровно пятьдесят лет назад умер Саша. И он любил смотреть на звёзды. Мы часто об этом говорили с ним.

 Утром, с рассветом, мы покинули этот дом. Дом, на самом краю огромной Империи, у самого дальнего моря…

 В этот же год, я уехал с Итурупа. И как хотелось бы надеется, что не навсегда.

 Мы в тот раз не нашли батарею гаубиц на плато Пирог. Да и не очень она была нам нужна, как я понимаю теперь. Годы прошли, как на едином вздохе. Но я помню всё в мельчайших подробностях. Словно всё было вчера. Помню солёный ветер в лицо, пьянящий запах трав… и море.

 Теперь я знаю, кто умер в тот день. Чьи строки стихов, я услышал из уст, как многие считали тогда, полоумной старухи. Но, увы, поздно… А ведь я мог многое узнать. Настоящего и истинного. Увы…